В бой вступают летчики-испытатели
Инициатива создания полков, укомплектованных летчиками-испытателями, принадлежала Герою Советского Союза С.П.Супруну. Весной 1941 г. он облетывал МиГи и участвовал в переучивании летного состава западных округов на новую машину. Война застала подполковника Супруна на отдыхе в Сочи. Немедленно вернувшись в Москву, он добился приема у Сталина. Депутат Верховного Совета СССР Супрун пользовался доверием вождя, неоднократно ранее посещал Кремль, и идея сформировать истребительный полк из летчиков НИИ ВВС получила поддержку.
«Это очень хорошо, — сказал тогда Сталин, — что испытатели готовы помочь нам и на фронте. Но одного полка мало... Постарайтесь организовать в НИИ возможно больше добровольцев. Срок формирования частей — трое суток... Все необходимые распоряжения будут отданы. Вам на период формирования предоставляются большие полномочия. Желаю вам удачи, товарищ Супрун» [1].
Как известно, вскоре удалось создать шесть авиаполков и одну эскадрилью, укомплектованные летчиками-испытателями, из которых два полка (401-й и 402-й иап особого назначения) оснастили истребителями МиГ-3. Если первая часть, возглавляемая самим Супруном, имела только МиГи, то их товарищам предстояло сражаться также и на Як—1 под началом не менее опытного летчика НИИ ВВС — подполковника П.М.Стефановского.
Согласно историческому формуляру 263-го иап (так стал называться 401-й иап ОН с августа 1941 г., после отзыва летчиков-испытателей с фронта), 26 июня часть закончила формирование и на следующий день прибыла на аэродром Зубово, южнее Орши, где вошла в оперативное подчинение 23-й сад и тут же вступила в бой. 27 июня, согласно этому документу, на задание вылетали четыре группы, одну из которых вел капитан В.И.Хомяков, а остальные три — командир части. Он же и открыл счет побед, уничтожив Hs 126; два МиГ—3 в тот же день были сбиты, а три потерпели аварии [2].
Однако по документам НИИ ВВС, оперсводкам штаба ВВС Западного фронта, воспоминаниям ветеранов вылет на фронт состоялся после полудня 30 июня. Действительно, в журнале записи посетителей И.В. Сталина в его кабинете в Кремле зафиксировано, что 28 июня с 22.00 до 22.10 здесь находились С.П.Супрун, П.М.Стефановский и командир полка пикировщиков полковник А.И.Кабанов.
Известно также, что всего на укомплектование 401-го и 402-го иап было выделено 67 МиГов последних серий, некоторые из которых имели пятиточечное вооружение (машина с зав. № 3413, например, принадлежала С.П.Супруну). К сожалению, многие МиГ—3 прибыли с завода с непристрелянным и неотрегулированным оружием, что потребовало дополнительного времени при формировании полков. Часть истребителей прилетела на фронт только в начале июля в составе 3-й эскадрильи [3].
Прежде, чем перейти к описанию боевой работы летчиков-испытателей, хотелось бы сделать небольшое отступление. Известный летчик МЛ.Галлай, в то время сотрудник ЛИИ, а впоследствии не менее известный писатель, сам в кабине МиГ-3 защищавший Москву летом 1941 г., высказал в одной из работ весьма резонные соображения:
«Мы и в самом деле имели на новых истребителях, особенно на новых МиГах, наверное, больший налет, чем летчики любой строевой части. Тут, как нередко случается, не было счастья, да несчастье помогло: эпопея с капризными моторами и другими «детскими» болезнями первенцев нашего скоростного самолетостроения заставила изрядно полетать на них, а значит — надежно вжиться в их повадки, привыкнуть к тому, что они любят, начать чувствовать себя в их кабинах как дома» [4].
Но Галлай не скрывает и таких очевидных недостатков испытателей ЛИИ и заводов, как слабые боевые навыки, отсутствие ночной практики, малая натренированность в выполнении фигур высшего пилотажа. Подобные пробелы как у рядового, так и у командного состава имели очень важное значение. Да, большинство военных летчиков также не успело перед вторжением врага подготовиться к боевым действиям на МиГ—3. Но на истребителях старых типов, если не брать в расчет выпускников летных школ 1940 г., они действовали весьма уверенно. С Марком Лазаревичем трудно поспорить: «Мы, в сущности, не умели делать именно того, что прежде всего потребовалось бы в воздушном бою» [4], — делает он важное заключение. Впрочем, существовали определенные различия в подготовке летчиков ЛИИ и НИИ ВВС: последние все же больше времени уделяли отработке способов боевого применения, нежели их «гражданские» коллеги.
При оценке боевой работы 401-го и 402-го иап надо учесть, что они попали на фронт в очень трудное время, когда люфтваффе уже удалось завоевать господство в воздухе и во многом диктовать свою волю. Значительное количество уничтоженных немецких самолетов, значащееся в советских отчетах, не должно вводить в заблуждение: абсолютное большинство воздушных боев завершалось в то время не в нашу пользу.
В подтверждение этой мысли можно привести обширную выдержку из донесения начальнику штаба НИИ ВВС полковнику Степанову от военинженера 3-го ранга Тарахтунова. Из этого документа, датированного 7 июля 1941 г., видна общая обстановка, сложившаяся в те дни на фронте:
«29 июня 1941 г. я вылетел в Псков с заданием: узнать состояние аэродрома, наличие подходящей базы, боеприпасов, горючего, запасных площадок и т. п.
Все эти указания получил от командира полка подполковника Стефановского. К 30 июня приказано было вернуться обратно.
Летели на «Дугласе». В районе Пскова — отказ гидросистемы, шасси не выпускаются. Сделали круг над аэродромом. Взлетел МиГ-3, который дал очередь по «Дугласу». Услышав стрельбу, наземные войска также начали ружейно-пулеметный обстрел.
Сделали три круга — шасси не выпускается. Командир корабля майор И.С.Стадник приказал борт-технику выпустить шасси аварийно. Шасси не выходили. Стадник решил посадить самолет на «живот», т. к. огонь с земли угрожал сбить машину.
После приземления обнаружено 4 пробоины (две от МиГа и две от огня с земли). При посадке погнуты винты.
На аэродром прибыл командир авиадивизии Герой Советского Союза полковник Н.С.Торопчин, который заявил: «Надо было Вас сбить, ибо все дураки будут сбиваться». Он обвинил нас в том, что мы прилетели без оповещения и долго ходили над аэродромом с убранным шасси...
Между тем, дежурное звено МиГ-3 произвело посадку. Сразу после этого прилетели на высоте 300—400 м два Do 215. Затем они снизились до 30-40 метров и отбомбились в двух заходах бомбами с замедлением по железнодорожной станции. МиГи и И—153 (пять самолетов) поднялись в воздух спустя 6—7 минут после того, как «дорнье» безнаказанно ушли.
Все это происходило на глазах у летно-технического состава и генерал-майора Т.Ф.Куцевалова, который приказал Торопчину собрать весь личный состав, и, продержав их час-полтора в строю, давал указания...
На базе нам сказали, что она не может обслужить наш самолет, они сами просили нас помочь достать горючее и патроны к пулеметам БС. Вернувшись на аэродром, я стал поднимать на шасси «Дуглас» с командой в 30—35 человек, выделенных в мое распоряжение. В 4.00 30 июня 1941 г. все было подготовлено для подъема, но в это время прилетел Не 111 и с высоты 800-900 м стал бомбить бензосклад (сбросил 8 бомб). Взлетевшие истребители не успели его атаковать, он ушел в облачность.
Весь день летали дежурные МиГ—3 и И —153. Прилетевший из Чкаловской «Дуглас» был обстрелян с земли и получил несколько пробоин. В 16.00 был обстрелян свой СБ, который развозил обед по площадкам.
В 18—19 часов снова была дана ракета. Взлетели три МиГ—3 и два И—153, которые пошли навстречу приближавшемуся двухмоторному самолету и быстро сбили его. Один из вернувшихся летчиков доложил, что уничтожен Не 111. На место падения немедленно выехал генерал-майор Куцевалов, который установил, что сбит свой ДБ—ЗФ, возвращавшийся с разведки.
В ночь на 1 июля 1941 г. в 2 часа прилетел Do 215, осветил аэродром, сделал три круга и ушел. Взлетавшая «Чайка» его не атаковала.
2 июля вылетели на аэродром Идрица, где было много самолетов из полка капитана Суворова. Самолеты стояли в 35—40 метрах друг от друга. Утром 2 июля в 7—8 часов, несмотря на низкую облачность, над эшелонами и над станцией Идрица пролетели два Do 215, сбросили бомбы с высоты 100—150 метров и ушли в облачность.
Наши барражирующие истребители их не заметили, а с земли по радио не указали. На путях взорвалась одна 50-тонная платформа с горючим, несколько бомб попали в дома. Налет позднее был повторен. На этот раз нашим летчикам удалось сбить один Do 215, который они догнали при уходе.
3 июля повторился налет двух Do 215 на железнодорожную станцию (эшелоны стояли в 4 ряда). Взорвались цистерны с бензином и вагоны с боеприпасами, нанесен огромный ущерб. Наши МиГи пытались атаковать «дорнье», но те успели уйти в облака. Позднее при повторном налете был сбит еще один Do 215.
В ночь на 4 июля в 1 час 45 мин прилетел Не 111, стал ходить на высоте 600—700 м над аэродромом. Взлетевший МиГ—3 попал под обстрел с земли, произвел вынужденную посадку на аэродром. Не 111 ушел.
В 7.00 пришло с КП сообщение, что к Идрице идет группа вражеских самолетов. Два дежурных и один ранее взлетевший МиГ—3 пошли им на встречу, встретили семь двухмоторных самолетов. Три машины, а ими оказались Пе—2, немедленно пошли на посадку, остальные ушли на второй круг. Первым сел один из МиГов.
В это время группа из девяти двухмоторных самолетов и одного Bf 109 атаковала аэродром. Зажгли три МиГ—3 и один У—2. В воздухе были сбиты Bf 109 и МиГ—3, после этого на земле загорелся еще один МиГ—3. С земли не поднялся больше ни один самолет. Часть летного состава во время налета была в кабинах, но затем они выпрыгнули и легли возле самолетов.
Результаты налета: четыре МиГ-3 и один У—2 сгорели на земле. Один наш истребитель сбит в воздушном бою, восемь самолетов повреждены осколками. Убито три и ранено семь человек.
В этот день налеты повторялись три раза по два самолета в каждом, наши летчики сбили четыре немецких самолета, которые бомбили эшелоны.
В воздушном бою был поврежден самолет капитана Бахчиванджи, который сбил один самолет противника (сам невредим). Таким образом, из 23 самолетов МиГ—3 на 4 июля 1941 г. осталось исправных семь, два сели вынуждено на «живот».
Все семь исправных МиГ—3 полетели сопровождать Пе—2 на реку Десну, а после посадки началась подготовка к перебазированию в Великие Луки. В 18.00 они вылетели. Я остался с задачей — ввести в строй неисправные МиГи. В ночь на 5 июля в 24.00 прилетел Do 215, осветил аэродром, сделал два круга и ушел. Самолеты полка капитана Суворова (имеется в виду 237-й иап. — Прим. авт.} не взлетали, зенитки тоже молчали.
Утром 5 июля в 7.45 прилетели на высоте 2000 м два Bf 109. Сделали круг над аэродромом, а затем спикировали на МиГи и «Чайки». Взвилась ракета с КП (все в воздух), но ни один наш истребитель снова не поднялся. Немцы сделали девять заходов, повредили один И—153 и один У—2. Потерь среди личного состава не было.
Я заправил наши восстановленные два МиГа и выпустил их в Великие Луки.
Один самолет МиГ—3 из полка Суворова мы также восстановили. Его перегонял в Великие Луки младший лейтенант из полка Суворова. После взлета через 6—7 минут он вернулся, сел на аэродром с промазом без тормозных щитков, выкатился за аэродром и врезался в неисправный СБ. Самолет разбит, летчику показалось, что в воздухе течет бензин из бака.
Мы подготовили к полету еще один МиГ—3, но инженер из полка Суворова его забрал.
После этого я улетел в Великие Луки на «Дугласе». Там увидел дымящиеся и догорающие МиГи.
Оказалось, что Великие Луки бомбили 12 немецких самолетов. За 15—20 минут до их прихода подполковнику Стефановскому сообщили о приближении группы самолетов противника. Стефановский решил выслать один МиГ—3 на разведку, а остальным он приказал взлететь после того, как увидят немцев. Самолеты противника он ожидал на высоте 1000—2000 м со стороны Идрицы, а они пришли стыла на высоте 5—10 м и стали бомбить стоянки МиГов.
Сразу были повреждены два МиГа, готовившиеся к старту. Затем осколками повредило еще два МиГа, а один сгорел. Кроме наших самолетов сгорело еще семь машин из других частей. Убито пять—шесть человек, все не из нашего полка.
В этот день в 19.00 на «Дугласе» я вылетел в Чкаловскую...».
В заключение Тарахтунов сделал несколько примечаний, которые, безусловно, заслуживают внимания:
«1. Полк Суворова перебазировался в Великие Луки.
2. Последняя бомбардировка Идрицы прошла без единого выстрела зенитных пулеметов, хотя они и были.
3. Оставленная база не имела транспорта для вывоза горючего и боеприпасов.
4. Радио для наведения не использовалось.
5. Немцы применили бомбы с задержкой 5—7 с.
6. Все переговоры по радио и телефону велись открытым текстом.
7. КП работал нечетко. Один раз дежурный дал сигнал к общему вылету (ракету) при появлении стаи гусей, которые шли на высоте 2000 м в строю правого пеленга.
8. Не было проведено ни одного разбора полетов.
9. Летный состав не знает уязвимых мест самолетов противника.
10. Немецкие бомбардировщики бой не принимают, уходят в облака или на бреющем.
11. Полком командовали все, начиная от командира и кончая рядовым летчиком. Однажды инженер полка поднял дежурное звено в воздух, выстрелив ракету, когда ему показалось, что приближаются немцы» [5].
Положение на Западном фронте, где вступил в бой 401 -и иап, был не легче. Полк практически «с ходу» вступил в бой с немецкими самолетами. После вылетов на разведку и штурмовку неприятеля на дорогах Минск — Борисов, Витебск — Борисов, появились донесения о сбитых «мессершмиттах» и «дорнье», а также о невернувшихся товарищах. Если одни летчики, как старший лейтенант А.Г.Кубышкин впоследствии вернулись в часть, то о судьбе других никакой информации не поступало. Вероятно, первым погиб капитан Ю.В. Крутиков, сбитый огнем «мессеров» 1 июля.
4 июля не вернулся на аэродром после выполнения разведки и сам командир 401-го иап. И подполковник С.П.Супрун, и его ведомый лейтенант Н.Останов первое время числились пропавшими без вести. Через сутки последний прибыл в часть, рассказав товарищам и командованию о неравном бое с «мессерами». Никто не хотел верить в гибель комполка, но никаких иных сведений о нем не поступало. Поскольку Супрун почти постоянно участвовал в схватках с неприятелем (например, в день гибели он выполнил еще три боевых вылета), командир 23-й сад полковник В.Е.Нестерцев представил его к награждению второй «Золотой Звездой».
«Во главе группы скоростных истребителей МиГ—3 громил фашистских извергов и показал себя бесстрашным командиром, — отметил комдив. — Безусловно, заслуживает присвоения ему вторично звания Героя Советского Союза» [6]. А что же все-таки случилось с летчиком? Степан Супрун был очень известным в стране человеком, и Сталин, которому доложили о случившемся, приказал во что бы то ни стало выяснить обстоятельства гибели знаменитого летчика.
В результате появился отчет, составленный начальником штаба 401-го иап Морозовым и подписанный Нестерцевым. «При возвращении группы бомбардировщиков, сопровождаемых МиГ—3, — сообщается в этом документе, — десятым шел подполковник Супрун. Отделившись от группы, желая провести разведку по дороге Борисов — Орша, он снизился до малой высоты и, по-видимому, был сбит огнем с земли. В районе Толочина были найдены сгоревший самолет и труп летчика. В обломках найдена Золотая Звезда» [7].
Когда Нестерцев уточнил номер Звезды Героя — 461 — то последние сомнения относительно судьбы Супруна отпали. А что касается причины гибели, то здесь с составителями отчета можно поспорить. Ведь огнем с земли чрезвычайно трудно поразить быстро перемещающийся на малой высоте истребитель. Скорее, прав летчик-испытатель В.И. Хомяков, который на основе опыта боев в Испании считал наиболее вероятной причиной внезапную атаку истребителя противника: ведь было уже известно, что немцы наиболее охотно нападали на одиночные или отставшие от группы машины.
Следует также отметить, что у Супруна был свой взгляд на место командира в бою. Он полагал, будто командир должен находиться в стороне от основной группы. В одном из боевых вылетов в начале июля Супруна едва не сбили над Борисовым неожиданно спикировавшие сверху «мессеры», и только вовремя подоспевшие товарищи отвлекли внимание противника, вынудив немцев принять бой с группой. На малых высотах, где действовали тогда авиаторы 401-го иап, при всем мастерстве летчиков-испытателей их МиГи оказывались в явно невыгодном положении против Bf 109F, которые имелись, например, в эскадре JG 51. Наилучшие шансы отразить атаки без потерь имела группа МиГов, рассредоточенная по высоте.
«На эту тему мы крепко спорили тогда со Степаном Павловичем, — вспоминал В.И.Хомяков. — Но он твердо держался своего мнения. Всегда взлетал первым, уходил вперед километров на тридцать, при возвращении держался в стороне... На мои советы не отрываться от своих командир лишь улыбался в ответ» [8].
После гибели Супруна в командование 401-м иап вступил подполковник К.К.Коккинаки. По состоянию на 10 июля из 32 МиГ—3, имевшихся в составе ВВС Западного фронта, полку летчиков-испытателей принадлежали 5 машин (все исправные). Прибывшее вскоре пополнение было как нельзя кстати. К 22 июля из 27 МиГ—3 ВВС Западного фронта уже 12 (также все исправны) входили в 401-й иап (после гибели Супруна в документах полк нередко называли «группой Коккинаки»).
Хотя МиГи специально подготовили в НИИ ВВС к боевым действиям, вскоре к их техническому состоянию начали высказывать серьезные претензии. В докладной от 18 июля Коккинаки указал перечень наиболее серьезных дефектов. По донесениям инженеров и летчиков уже через 25—30 часов работы мотора фонарь козырька сильно забрызгивало маслом вследствие интенсивного выбрасывания его из дренажа. Массовыми были случаи отказов вооружения и электрооборудования. Дважды на пробеге складывались костыльные опоры, что привело к поломкам фюзеляжей МиГ—3...
Несмотря на эти проблемы, в ряде документов ВВС Западного фронта отмечаются успешные действия МиГов. Так, в конце июля выходящие в ходе Смоленского сражения из окружения через Днепр части 16-й и 20-й армий в районе Соловьевской переправы систематически подвергались мощному артиллерийскому обстрелу и несли потери. Вызванная авиация «группы Рокоссовского» (было задействовано 6 МиГ—3 из 401-го иап и 6 Пе—2) заставила немцев прекратить огонь, что позволило обеспечить переправу наших войск.
В ходе другого вылета звено МиГ—3 (подполковник К.К.Коккинаки, батальонный комиссар Г.Погребняк и старший лейтенант А.Г.Кубышкин) смогло в плохих погодных условиях сорвать бомбардировку наземных войск севернее Смоленска. Все наши летчики благополучно вернулись на аэродром Двоевка. Уже через несколько часов Коккинаки вновь вылетел на задание. На этот раз его сопровождали летчики Барышников и Ященко. В тяжелом бою с «мессершмиттами» Барышников погиб, а Коккинаки и Ященко посадили подбитые МиГ—3 в расположении своих частей.
Упомянутый в донесении штаба полка старший лейтенант Кубышкин (впоследствии летчик-испытатель 1-го класса) проявил себя очень сильным и волевым воздушным бойцом. Вряд ли кто-либо мог поспорить с ним в искусстве высшего пилотажа на малой высоте на МиГ—3. Особенно виртуозно летчик выполнял глубокие виражи на достаточно тяжелом истребителе. За два месяца пребывания на фронте Кубышкин совершил 70 боевых вылетов и в 32 воздушных боях сбил, по нашим данным, два неприятельских самолета, а в группе — еще четыре.
Вечером 22 июля 1941 г. Тимошенко, Булганин, а также находившийся в штабе маршал Шапошников подготовили в Ставку Верховного командования «доклад Военного совета Западного направления об обстановке в городах Смоленск, Ярцево, Великие Луки». В документе значительное место уделялось действиям авиации противника:
«Товарищам Сталину, Молотову. Копия Жукову.
...Сегодня [в] районе Духовщина, Ярцево, Щучье появились новые истребители противника, обладающие большой скоростью, позволявшей до трех раз атаковать наши Пе—2, предположительно это «Хейнкель 112» [9J.
Надо сказать, что в начальном периоде войны, когда точных сведений о самолетном парке противника не было, наши летчики нередко «вели бои» с Bf 115, Не 112 и Не 113, при этом всегда имелся в виду Bf 109F. Как видно, и крупные военные руководители располагали не слишком достоверной информацией о типах самолетов врага, и даже, разумеется, ненамеренно, вводили в заблуждение Комитет Обороны. Сталин лично заинтересовался итогами боевого применения полков летчиков-испытателей. Поэтому через день тот же «триумвират» руководителей счел необходимым вновь проинформировать вождя «о первом боевом применении подразделения, вооруженного самолетами МиГ—3, в районе Ярцево, Духовщина 22 и 23.7.1941 г.».
«Прибывшие к нам 11 самолетов МиГ—3 с вооружением в пять точек под командованием товарища Коккинаки (брата) 22 и 23.7 сего года успешно участвовали в воздушных боях в районе Ярцево, Духовщина, — говорится в этом документе. — В этом районе второй раз был встречен впервые появившийся Не 112, который в результате воздушного боя был сбит и упал на территорию между нашими войсками и войсками противника.
Посылаем характеристику пятиточечных МиГ-3 и Не 112, написанную нами со слов тов. Коккинаки. Летчика Коккинаки направляем в Москву. Как только достанем Не 112, все, что осталось от него, направим в Москву.
Летчиков, прибывших с Коккинаки, оставили здесь, просим дать приказание доукомплектовать эту часть до полка и оставить у нас» [10].
Начав боевые действия с аэродрома Зубово, 401-й иап в середине июля на несколько дней перебазировался в Горки (под Вязьмой), потом в район Смоленска, а затем до 8 августа стационарным аэродромом стала Двоевка (8 км южнее Вязьмы). 13 августа его направили в тыл на переформирование, где он пополнился летным составом из различных войсковых частей и получил название 263-й иап. Полк по-прежнему летал на истребителях МиГ-3. За время боев летчики-испытатели совершили 1573 боевых вылета, доложили о 56 уничтоженных самолетах врага, потеряли погибшими 18, ранеными 7 и не вернувшимися с задания 10 летчиков.
По воспоминаниям командира полка П.М.Стефановского, боевой счет 402-го иап открыл «замечательный мастер высшего пилотажа» майор К.А.Груздев. В послевоенной книге мемуаров «Триста неизвестных» Стефановский отметил, что, отлично зная вражескую авиационную технику, ее сильные и слабые стороны, этот летчик разработал и применил эффективные приемы борьбы с противником [II]. Однако основным истребителем, который противостоял нашим авиаторам, был Bf 109F, о которых у нас летом 1941 г., как уже отмечалось, почти ничего не знали ни на фронте, ни в НИИ ВВС. Поэтому и Груздеву, и другим летчикам пришлось во многом действовать «на ощупь», импровизировать.
Авиаторам 402-го иап удалось со временем отработать наиболее оптимальную тактику борьбы против Bf 109F, но поиски пришлось оплатить большой кровью. К счастью для наших летчиков, помимо весьма опасных «фридрихов», немцы достаточно широко применяли и самолеты других типов, которые были «вполне по зубам» для МиГов. Встречались и одиночные, слабо защищенные самолеты, такие как Hs 126 или Do 17. Для хорошо подготовленных летчиков, к числу которых, безусловно, можно отнести капитанов А.Г.Прошакова и Г.Я.Бахчиванджи, старшего лейтенанта М.С.Чуносова, не представляло большого труда расправляться с таким противником, используя достоинства новейших тогда отечественных истребителей.
В своей книге Стефановский назвал А.Г.Прошакова «самым бесстрашным летчиком полка». Понятно, что заслужить такую оценку в части, где было собрано много сильных бойцов, очень сложно. Сохранилось письмо Прошакова его другу и коллеге по работе в НИИ ВВС ведущему инженеру А.Т.Степанцу, написанное незадолго до кончины Афанасия Григорьевича, которое освещает некоторые детали воздушного боя, проведенного 6 июля 1941 г.: «Подробности ночного вылета на МиГ—3 мало кому известны и поныне. Ведь разборов полетов в полку Стефановского не проводилось в горячке первых дней войны. Обстановка на фронте тяжелая, немец силен на земле и в воздухе. Бывало, прилетает летчик после боевого вылета и докладывает: «Задание выполнил, сбит вражеский самолет».
«Сбил, ну и сбил, молодец», — отвечает командир...
Вскоре после нашего прибытия в Идрицу Стефановский выделил меня на ночное дежурство. Полевой аэродром был оборудован только для дневных полетов. Самолет МиГ—3 в ночных условиях не был еще испытан. Под каким углом установлена посадочная фара и регулировал ли ее вообще кто-либо на заводе, я не знал. Получалось, что ночное дежурство было чисто символическим.
Как ты помнишь, Алексей Трофимович, я в то время был смелым и отчаянным. Когда вскоре после полуночи над аэродромом медленно проплыл немецкий разведчик, я принял решение вылететь без команды. Подумал, что вряд ли Петр Михайлович разрешит взлет, да и драгоценное время будет упущено.
Пока механик запускал мотор, прикинул: самолет пробудет в воздухе 1 ч. 15 мин., и к тому времени рассветет. Ночи еще стояли очень короткие, и я полагал, что проблем с посадкой не будет. Но потом все вышло совершенно не так.
Оказалось, что ночной взлет не представляет никакого труда. Истребитель быстро разогнался и устремился в темное небо. Теперь надо было скорее найти противника. Поиск упростился тем, что южная сторона неба оказалась несколько светлее северной. Это позволило издали разглядеть разведчика и сблизиться с ним. Немецкий экипаж вначале не заметил меня. Я решил не спешить (только бы не спугнуть врага!) и с близкого расстояния открыл огонь. По трассе и вспышкам из стволов МиГа стрелки обнаружили меня и тут уж они мешкать не стали — ответная очередь последовала буквально через мгновение.
За кабиной послышался неприятный треск. В это время немецкий разведчик (а это был Do 215) вспыхнул и быстро упал на землю. Я же отвернул в сторону своего аэродрома.
Обнаруживаю в кабине бензиновую эмульсию. Догадываюсь, что пробит фюзеляжный бензобак. Потом на земле механики доложили, что вражеские очереди попали в район заправочной горловины фюзеляжного бака.
Как бы то ни было, но держаться в воздухе до рассвета, как планировал ранее, нельзя. Надо садиться, и садиться немедленно. Но это хорошо сказать, поскольку ночного оборудования, как я тебе говорил ранее, на аэродроме не было. Мотор вызывал серьезное опасение. Он мог вспыхнуть на планировании в любую минуту. Но мысль покинуть машину с парашютом сразу отмел: нельзя начинать войну с оставления в воздухе вполне исправного самолета. К тому же, время было суровое, и в то, что истребите">
